Я пришел вечером на работу после "Гласа народа". Весь искурился и пил кофе. Потом начался Дибров, и я стал смотреть. Там я узнал, что Парфенов ушел. Нет нужды говорить, какой он талантливый. Вы сами это знаете. Я ночью долго думал над его уходом. Мне не давал покоя вопрос, почему он ушел первым. Теперь я знаю ответ. Я чувствовал это раньше и поэтому и ввязался в это дело. Теперь Парфенов сказал, то, что я просто чувствовал.
Понимаете, есть вещи, которые обычные люди, которыми являемся мы с Вами, понимают только в результате их логического осмысления, осязания и т.п. Парфенов устроен иначе. У него огромный вкус и чувство стиля. Я думаю, его просто корежило. Он просто физически не мог выносить того, что Вы делаете последние несколько дней. Вы произносите столько правильных слов. Делаете чеканные профили и одеваете тоги. Вы - борцы. Вы все уже из мрамора. Ваши имена войдут в историю, или, виноват, в анналы (так, кажется, по стилю лучше). А он не мог уже на это смотреть.
Вы поймите. Еще до того, как Вы и все остальные поймут, что никакой борьбы нет. Поймут, что с Вами никто не борется. Дойдет, наконец, что с Вами хотят диалога. Что мы все мучительно думаем, как Вам выйти из этой ситуации, сохранив лицо. Еще до всего этого он уже чувствовал дурновкусие. правильная и справедливая борьба не может быть стилистически позорной. У Вас пропал стиль. Это начало конца. Этот ложный пафос. Эта фальшивая пассионарность. Это формиссимо. Надрыв. Это все - стилистически беспомощно. Флаг из туалета. Преданные мальчики. Огнедышаший Киселев - дельфийский оракул. Ночные посиделки (компания). Неужели Вы этого не видите? Я понимаю, почему этого не видит Киселев, Кричевский и Максимовская. Я не понимаю, почему этого не видит Шендерович, Пушкина и Сорокина. Это просто плохо. Плохо по исполнению. Это бездарно. Бетховен, сыгранный на балалайке - это не Бетховен. Какая гадость, эта Ваша заливная рыба. Киселев на операторской лестничке, произносящий гневную филиппику лоснящимися от фуа гра губами. Визг. Как железом по стеклу. Пупырышки. Я это чувствую. А Вы? Прекратите. Не получилось; не верю. Это должен быть либо другой театр, либо другая пьеса, либо другие актеры. Звонит Новодворская: "Альфред, а что Киселев не знает, что вы - антисоветчик?" Нет, не знает. Не хочет знать. Тернер. Дайте Тернера. Хочу Тернера. На, Тернера. Не хочу Тернера. Что хочешь? Свобода слова. На свободу. Не хочу, не верю. Я хочу штурма. Может, меня наградят... Посмертно. Шендерович! Ау! Не чувствуете? Весь в бежевом. Снова в бежевом. Теперь - габардиновый. Улыбается. Думает. Идет по красной площади. Любить и пилить. Отдыхать. Пушкина! Ау! Не отворачивайтесь. Не затыкайте нос. Нюхайте. Это Ваше, родное.
Губы дрожат. Громко. Да или нет. Нет вы мне ответьте - да или нет. Аааа! Не можете. Вот мы вас и поймали. Уголовное дело, кажется. Мы Вас выведем на чистую воду. Сорокина! Слушать. Не затыкать уши. Терпи.
Как говорил Остап Бендер: "Грустно, девушки".
Надо взрослеть, Надо стать. Надо проветрить. Проветрить. Помыть полы. Отдохнуть.